В 1997 году не стало Александра Ивановича Морозова. Талантливый живописец, народный художник России, он оставил Ивановскому областному художественному музею бесценный дар - около 2-х тысяч живописных и графических работ, завещанных художником в 1988 году. Это уникальные работы, которые войдут в золотой фонд русского изобразительною искусства XX века.

Более 70-лет Александр Иванович Морозов работал в искусстве. За эти годы им созданы тысячи работ, посвященных Москве, Подмосковью, Кинешме. Не ездил Морозов в длительные творческие командировки по стране, не бывал за границей, а мотивы для своих произведений находил рядом. Тихие московские улицы и переулки, небольшие дворики, деревянные дома с бесконечными пристройками на Масловке, старые деревья...

Сейчас еще трудно увидеть образ мастера полно и всесторонне. Он, наш современник, слишком близок к нам, чтобы уже сейчас подробности его биографии и оценка его деятельности обозначились с ясностью. К широкому исследованию его наследия музейщики только приступают.

В разные годы о творчестве художника печатались статьи в газетах и журналах. Уже вышли в свет первые монографии о Морозове. Но полный научной биографии и анализа его творчества пока нет.

Хотя Александр Иванович с 1922 года жил в Москве, он всегда с большой любовью и нежностью вспоминал свою Родину Иваново. «Все во мне из детства, все во мне отсюда» - часто говорил он. Воспоминания, размышления о жизни и творчестве Александр Иванович записывал в тетрадях, на маленьких листочках. Писал о разном: об отношениях с коллегами, о выставочной деятельности, о своих многочисленных питомцах: о птицах, бездомных кошках, собаках, о вороне Варьке, курице Фарнорине, автобиографии. Но больше всего записей о годах жизни, проведенных в Иванове.

Пожалуй, это были самые счастливые и радостные годы в его жизни.

Родился А.И. Морозов в 1902 году 15 марта в деревне Вотола, в двенадцати километрах от Иваново-Вознесенска. Деревню из восьми домов окружали леса. Рядом протекала небольшая речка. Дом находился на краю деревни, в низине, поэтому огород и подполье всегда заливала вода. Кроме огорода был еще клочок земли где-то у оврага, скудная чересполосица. Все в деревне жили бедно.

Отец, Иван Кузьмич, был замкнутым человеком, не любил сельские сходки у колодца. Работал в Иванове на фабрике Гандурина рабочим и только по воскресеньям приезжал домой, был мастеровитый, многое делал своими руками. Однажды склеил детям мельницу. Эта игрушка казалась им чудом.

Мать, Меланья Ивановна, безграмотная женщина, вся в трудах и заботах о шестерых детях. Имела большие природные способности. В праздники любила выделиться среди других. Придумывала всегда что-то забавное и веселое. В селе говорили «Уж Меланья придумает!». Рядилась в разные наряды, то одного изображала, то другого...

Александр Иванович вспоминал, как он в детстве любил делать и запускать воздушных змеев. Ярко раскрашенные, его змеи летали дольше и выше всех. Он очень гордился этим даже в конце жизни.

А сколько было разных развлечений у детей и молодежи в деревне! По воскресеньям летом нарядные юноши и девушки собирались с гармоникой, устраивали разные игры, качались на качелях, водили хороводы, пели «Ты не пой, не грусти на заре соловей. Не тревожь, не волнуй тайны грусти моей...», «Тошно пташке сидеть, жаль ей вас, дорогая ...», «Лучше на зеленой ветке, а не в клетке золотой ...». В играх выбирали себе женихов и невест. Иногда приезжали в деревню богатые люди и раздавали детям подарки, конфеты.

За деревней была неглубокая речка. В жаркое лето иногда пересыхала. Через речку был поставлен деревянный мостик. Саша любил смотреть в зеркальную воду. Просиживал часами. Там росла разная водная растительность: кувшинки, стрелолист, тростник. А вода была настолько прозрачной, что было видно дно и маленьких рыбок.

Но были и серьезные детские беды. Отец с матерью часто ссорились и мать, расстроенная, уходила из дома в деревню Почевино к своим родным братьям. Для Саши это была трагедия. Он бежал за матерью, хватал ее за платье, плакал.

Саша со слезами слушал отцовские песни «Эх, ты доля, моля доля», «По диким степям Забайкалья», которые тот пел после тяжелой работы. Он очень жалел отца.

Когда Саше минуло семь лет, его отдали в школу в село Михалево, в трех километрах от деревни Вотола. Михалсвскую церковь мальчик видел из Вотолы и ее первое посещение запомнилось навсегда. Поразили росписи на стенах. Как ему захотелось научиться также рисовать!

«Все мое детство, - пишет Александр Иванович, – прошло среди замечательной русской природы. Под впечатлениями этой природы у меня появилось желание рисовать».

Первым заметил увлечение рисованием отец. Когда надо было покрасить домашнюю утварь, наличники, скамейку, отец говорил детям: «Не трогайте, ребята, - вы не умеете, а Сашку краска слушает».

«Этой похвалой отца я очень гордился, - вспоминает Александр Иванович. Выходил в поле, вставал на колени, смотрел на звездное небо и просил природу сделать меня художником. Рисунки первые мои были срисованы с календарей, с лубочных картинок и репродукций. Почему-то любил я рисовать Наполеона, Кутузова, Багратиона и лошадей. У меня сохранились и сейчас мои рисунки, нашей деревушки, реки, леса и др.».

Жить было так трудно, что родители решили переехать в город. Дом разобрали и перевезли в Иваново-Вознесенск. В городе Сашины рисунки попали к профессиональному художнику. Запомнилось его доброжелательное отношение. Морозов забыл имя этого художника, но рисунки данные им в ту первую встречу для копирования сохранил до конца жизни.

Вскоре страшное горе пришло в дом Морозовых - умер отец. Мать вынуждена была Сашу с братом и сестрой определить в приют фабриканта А.И. Гарелина, где детей обучали переплетению книг, сапожному ремеслу, пению, рисованию, знакомили с элементами хореографии, театрального дела. Саша увлекался рисованием. Ему давали для копирования открытки, рисунки. Работы Морозова нравились, и мальчика отдали для обучения в рисовальную школу при музее Д.Г. Бурылина – филиал Петербургского училища технического рисования Штиглица. В школе готовили художников для текстильных фабрик Иваново-Вознесенска. Здесь преподавали черчение, рисование клеевыми красками, линейное рисование, были классы отмывки туши и акварели, рисование гипсовых орнаментов, стильных орнаментов, составление узоров. Система оценок была 12 баллов. Александр Морозов ниже 10-11 баллов не получал. А по классу составления узоров имел только 12 баллов. Неоднократно награждался похвальными листами. Создание рисунка на ткани – дело сложное и имеет свою специфику: геометрический или природный мотив надо стилизовать, учесть технологические процессы, моду, стоимость. В школе преподавали заинтересованные, увлеченные и грамотные специалисты.

«Никогда не забуду, - пишет А.И. Морозов, – какое было внимательное отношение преподавателей к учащимся этой школы. Меня лично тянуло в эту школу так, что только и думал, как бы скорей пойти на занятие. Даже ночью и в воскресенье думал только о рисовании. Такого отношения я еще не встречал нигде и никогда. Только они со своим индивидуальным подходом воспитали во мне сильную любовь к искусству и преподали основы мастерства, понимание колорита, привили настойчивость к работе. Я лично жалел об окончании каждою рабочего дня и вставал чуть свет, готовясь к любимым занятиям. Благодарю и помню педагогов этой школы: А.А. Никифорова – заведующего школой, В.А. Нефедова, В.Ф. Захарова, В.А. Федорова и других».

После окончания школы ученики практиковались в качестве копировщиков чертежей и рисунков на местных предприятиях. В 1918 году Александр Морозов закончил школу и летом на месяц был отправлен практикантом на фабрику Товарищества (ныне фабрика им. С.М. Балашова), затем поработал на текстильной фабрике Большая Иваново-Вознесенская Мануфактура (ныне БИМ им. О.А. Варенцовой», в 1921 году устроился копировщиком чертежей в Иваново-Вознесенский отдел Губторфкома.

В 1917 году Саша вступил в комсомол. Для него началась новая жизнь. Он занимался оформлением клубов, демонстраций, общественных вечеров. Даже когда Александр учился в Москве, он, приезжая на каникулы, включался в работу своей комсомольской ячейки. Об этом свидетельствуют документы из архива художника.

В новом 1919 учебном году Рисовальная школа была реорганизована в Государственные художественно-промышленные мастерские, руководителем которых стал К.Н. Корыгин. Александр Морозов поступил на вечернее отделение и продолжал с таким же увлечением учиться рисованию, совмещая это с работой и активной комсомольской жизнью.

В эти годы Саша уже всерьез занялся живописью. В наследии художника серия ученических работ: акварельные рисунки «Покровский собор в Иванове», «Из окна Бурылинского музея». «Лунная ночь на окраине Иванова», экзаменационные рисунки по черчению, рисунки гипсовых фигур, геометрические рисунки, орнаменты и даже кроки. Их несколько. Кто знает, возможно, по крокам Саши Морозова были пущены в производство ткани...

В 1922 году Александр Морозов получает удостоверение об окончании 3-го курса Государственных художественно-промышленных мастерских, в том же году преобразованных в техникум. В канун нового учебного года в Иваново-Вознесенский губком комсомола приходит разверстка на учебу в Москву. Александр соглашается ехать и продолжать свое образование на едином художественном факультете Московского Рабфака искусств.

Дома встретили это известие неодобрительно. Александр Иванович вспоминал: «Надо, говорят, зарабатывать, а ты оставляешь мать и детей. Да кто в эти годы учится? Брат сказал матери гак: «Этот сынок тебе, мать, больше не помощник, пошел по своей вольке». Мать была расстроена, а я все же решил екать. Собрал все свое необходимое, распростился с товарищами, друзьями, родными и уехал на учебу в Москву».

Поселился он в общежитии на Серпуховке. Всем приехавшим предстояло пройти отборочную комиссию по приему в ВУЗы и рабфак. Александр Иванович вспоминал: «И вот, комиссия вызвала меня. Я отвечал на вопросы нерешительно. Какая-то была скованность, говорил неясно, на меня все смотрят и когда почувствовал, что надо кончать, я в заключении сказал - «и так далее».

- Даже и «так далее»? – проиронизировал один из членов комиссии.

Я ответил «Да».

- Может через год приедете?

Ответ мой был таков: «Уеду домой, но больше не приеду. Не нам учиться».

- Ну, хорошо. Мы вас посылаем на рабфак».

На рабфаке экзаменаторы вызвали меня к доске решать задачу о воде и трубах. Стоял, стоял у доски, ничего не сделал. Меня спрашивают: «Ну, что же Вы, товарищ Морозов?». Говорю: «Я стесняюсь, много народа». Преподаватель ответил: «Ну, хорошо, мы Вас вызовем». Экзаменовали меня в отдельной комнате. Заперли и ушли. Сижу, как и темнице один. Что мне делать? В голове разные мысли. Задачи мне все равно не решить. Для этого нужно быть подготовленным. За окном шумит город, голова моя не соображает, настроение неважное. Приходит зав. Рабфаком тов. Лазаверт и спрашивает: «Ну, как дела, как задача?» Смотрит на меня. Я опустил голову свою вниз. Стал спрашивать таблицу умножения, которую я знал плохо и для памяти часть ее мелким почерком написал на ногте. Спросил: «Это что такое?» Я покачал ему и почувствовал даже облегчение. Решил, что это конец и можно собираться в Иваново».

Несмотря на то, что А.И. Морозов экзамены по общеобразовательным предметам не сдал, его приняли на Рабфак. Он представил комиссии свои рисунки - обнаженную натуру, пейзажи, натюрморты. Работы Морозова и здесь произвели впечатление.

Началась учеба. Александр Иванович вспоминал, что учился он плохо, так как не было достаточной подготовки. На первом курсе сидел два года. Учителя советовали ехать домой к матери «на печку»; «Из Вас ничего не получится. Вы занимаете место».

Преподаватели рисунка и живописи Машков, Истомин, Мошкевич, Зефиров и другие Морозова хвалили. На втором году обучения он подтянулся и вскоре был переведен в ударную группу передовиков но учебе.

В общежитии на Серпуховке комнаты были многолюдные и не отапливались. Когда наступали холода, спали одетыми. Иногда из-за холода и голода пропускали занятия. Через год А. Морозова перевели в другое общежитие в Юшков переулок. Здесь комнаты были еще больше и могли вместить 20-25 человек. Сосредоточиться и заниматься было почти невозможно. По ночам под кроватями бегали ничего не боявшиеся крысы. Стипендии были малы. Часто голодали. Зато Морозов часами ходил по залам Третьяковской галереи, восхищаясь полотнами И. Левитана, В. Серова, И. Шишкина. Ф. Васильева, Н. Ге, А. Саврасова, А. Васнецова. Он не только любовался их творчеством, но и учился приемам мастерства, построению композиции, звучанию колорита.

Однажды после занятий Морозов, выйдя на улицу, увидел в освещенных окнах Рабфака танцующих девушек. Здание по вечерам арендовала студия искусства движении, которой руководила В.И. Цветаева, старшая дочь создателя музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина И.В. Цветаева. Морозова всегда привлекала музыка и танцы. Он оказался очень музыкален и пластичен и стал серьезно заниматься у В.И. Цветаевой балетом.

Сколько обидных насмешек, критики он выдержал от своих товарищей! Его обвиняли в увлечении буржуазным искусством, хотели даже исключить из комсомола. Но Морозов был упрям. Он бережно сохранил пропуска в студию. Это небольшие квадратные листочки с печатью и подписью В.И. Цветаевой. На занятиях слушали музыку Шуберта, Бетховена, Шопена, Рахманинова, Валерия Ивановна воспитывала в своих учениках вкус, чувство гармонии, пластики. Все это в дальнейшем очень сильно повлияло и на живопись художника. В его наследии многочисленные этюды и эскизы на тему балет Чайковского «Лебединое озеро», серию карандашной графики 50-60-х гг., посвященную старым деревьям Масловки, хочется назвать «танцующие деревья» - столько в рисунках солнечного света, пластики, музыки!

В 1926 году Морозов успешно закончил Рабфак и был переведен на основное отделение ВХУТЕМАСа, переименованного в том же году во ВХУТЕИН.

В институте на основном отделении руководителем по живописи был К.Н. Истомин. Он относился к работам Морозова внимательно, иногда приводил его работу как пример для других. Константин Николаевич часто ставил натюрморты из таких простых но форме предметов как кринка, яйцо, чашка и предлагал решить сложную задачу на передачу пространства, тяжести и веса предмета. Александр Иванович вспоминал: «В первые годы обучения я не понимал некоторых требований Истомина, но постепенно я усвоил многие из них. Константин Николаевич относился ко мне хорошо. Только иногда скажет «Вы пишете вместо дедушки бабушку», а то иногда скажет «Не дам я Вам так рисовать». Но все равно проходило. А еще как-то сказал мне о моем натюрморте: «У Вас тарелка очень вертится, нужно ее приостановить».

Из других предметов Морозов любил начертательную геометрию. Задачи решал первым, а потом помогал другим студентам.

На втором курсе живопись преподавал Древин. У Морозова отношения с ним не сложились. Древин называл его бездарностью, говорил, что Морозов не понимает живописи «...ужасно, что Вы делаете, переходите на деревообрабатывающий факультет, пока не поздно». Морозов не однажды пропускал его занятия, уходил на пленэр, писал пейзажи. В конце года был зачетный экзамен. Древин сказал, что годовой зачет он Морозову не поставит. Александр Иванович писал: «Что мне делать? Зная, что зачет за год он мне не поставит, я договорился с уборщицей, чтобы она меня пустила в мастерскую поработав в воскресенье. И я в один день написал этот зачетный натюрморт - табуретка, на ней палитра, ящик с кистями, на полу огнетушитель. Перед зачетом рядом с натюрмортом на стене развесил ряд зимних пейзажей. Приходит Древин и спрашивает:

- Это чьи работы?

- Морозова.

- А ведь неплохо. Позовите его сюда.

Но я не пошел».

Манера писать свои работы за один сеанс, даже если он длится целый день, осталась у Морозова на всю жизнь.

На третьем курсе Александр Иванович учился в мастерской у И.И. Машкова. Илья Иванович относился к Морозову доброжелательно, часто ставил его в пример «посмотрите, как Морозов написал натурщицу. Он понял задание. У него и характер ее, и пространство, и чувство». Он советовал работать смелее, не бояться краски. «Посмотрите как работает Морозов - стирает тряпкой, скоблит мастихином, работает свободно». «А мне, – вспоминал Александр Иванович, – он говорил: ты – рабочий сын, работай как сукин сын».

Александр Морозов в период учебы был комсомольским организатором при живописном факультете, секретарем комсомольской ячейки. Позже он активно участвовал в общественной жизни Союза художников, особенно в его самодеятельном коллективе, принимал участие в оценке художественного оформления праздничных колонн.

А в каникулы он всегда приезжал в Иваново-Вознесенск. Проходил практику на текстильных предприятиях города. Так в 1925 году он работал в качестве рисовальщика на фабрике Ситценабивной мануфактуры Куваевской фабрики (ныне БИМ им. О.А. Варенцовой). Работал в Кинешме на фабрике Красноволжской мануфактуры «Томна».

Наступил последний год обучения во ВХУТЕИНе. На четвертом курсе по живописи Александр Морозов занимался у Д.П. Штеренберга. «Он позволял писать как мне хотелось, свободно, - вспоминал Александр Иванович. Был деликатен, тактичен. Говорил без спешки, рекомендовал смотреть свою работу «Аниська», экспонировавшуюся в Третьяковке. Просил меня не портить удачные по живописи места, даже если они были по рисунку и форме сырыми, незаконченными «пусть будет красиво и живо, – говорил он – Продолжайте дальше работать. И легко трогал меня по плечу».

Дипломную практику студенты проходили на заводе «Каучук». Сохранился пропуск А. Морозова на завод. Здесь практиканты оформляли клуб, писали портреты, делали панно на производственные темы. Все это было зачтено в качестве дипломной работы. В 1930 году Александр Морозов получил диплом об окончании живописного факультета станкового отделения ВХУТЕИНа.

После окончания курса четверых студентов, среди них и Александра Морозова направляли на научную работу в аспирантуру. Но продолжать учебу нужно было в Ленинграде, куда переводили ВХУТЕИН. У Морозова такой возможности не было.

По окончании института летом была поездка по Черному морю. Ехали от Геленджика до Батуми. Любовались морем, солнцем, чайками. Выходили на берег, осматривали чайные плантации. бамбуковые рощи, бывшие монастыри, знаменитые курорты. Шли пешком от Тифлиса по Военно-грузинской дороге до Владикавказа. Поднимались на Крестовый перевал, шли темными и страшными ущельями с огромными нависшими над дорогой скалами.

Вернулся к Москву, когда уже выпал снег. Было холодно и сыро. Из общежития выселили. Жить негде. Пришлось ночевать, где придется. Иногда садился в ночной пригородный поезд и коротал в нем ночь, а под утро возвращался в Москву. Не было жилья, прописки, продовольственных карточек. Посоветовали Морозову обратиться в Общество молодых художников ОМАХРР. Там его направили в церковь Святого Антипия около Музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина. Александр Иванович вспоминал: «Зима холодная, в церкви стены обледенели, на окнах кованые чугунные решетки, полы железные. Встретила меня сторожиха и повела в комнату на втором этаже. Когда была служба, в этой комнате всегда оставляли 3-4 покойников. Помню шкаф для свечей, железные венки, кресты и разная церковная утварь, длинную скамью. Сторожиха ушла. Я остался одни. Настала ночь, света нет, постели нет, слышны были страшные звуки, какой-то шорох. Начались бессонные ночи, головные боли. Зимой появились товарищи, и жить стало веселее. Достали железную печку, стали топить. Вскоре меня пригласили преподавать рисунок на Рабфаке при Архитектурном строительном институте, а потом на вечерних курсах МОНО - вел рисунок».

Так прошел год. Потом Морозов перешел жить в большую мастерскую, ранее принадлежавшую С.Т. Коненкову. Натопить эту огромную мастерскую было невозможно. Морозов спал на печке для обжига скульптур. Он сшил из ватного одеяла мешок и залезал в него на ночь. Работал в ОГИЗе - писал плакаты по технике безопасности. Эти плакаты, создававшиеся для заработка, сохранились у Александра Ивановича.

В 1932 году ею приняли в Союз художников.

Переменив еще несколько случайных и крайне неудобных квартир, Морозов получил, наконец, от Союза художников комнату в деревянном одноэтажном домике на Масловке, которую делил со своим товарищем.

Все эти годы Морозов часто работал на пленэре.

Период с 1930 по 1935 гг. важен в творчестве художника как время становления. Он учился не только у мастеров русского пейзажа, ему было близко и искусство французских живописцев: барбизонцев Коро, Милле, Добиньи, Тройона, Дюпре, Руссо, Будена. Их простые мотивы и сюжеты находили отклик в душе Морозова. Их работы поражали молодого художника жизненностью, искренностью. И пейзажи этих лет во многом напоминают живопись французских мастеров. Работал Морозов не кистью, а мастихином, создавая рельефную красочную поверхность холста, вкладывая в произведение всю силу темперамента.

Он писал еще в институте и в первые годы после окончания института, но почти никому не показывал свои пейзажи. В 1935 году на Масловке была организована первая его персональная выставка, где было представлено 40 работ. Тогда он поражал своей исключительной, ярко выраженной индивидуальностью. Это были очень бурные, очень темпераментные, густые вещи, и было видно, что художник обладает каким-то своим взглядом на жизнь, на природу. И. Бродским с этой выставки были приобретены три картины для музея молодых дарований города Бердянска, Это был первый заслуженный успех молодого художника.

Весной и летом Морозов жил и работал под Серпуховом в Подмосковной деревне Перхурово. Писал старые избы и мощные деревья, деревенские просторы, заросшие пруды. Пейзажи этого года были оптимистичны, проникновенны, более светлы по колориту. В 1937 году серия Подмосковных пейзажей на Международной выставке в Париже была отмечена Почетным дипломом жюри.

С 1936 года А. Морозов подписал контракт с «Всекохудожником» и стал получать небольшие деньги, за что должен был в конце года представлять свои работ художественному совету.

Интересны протоколы заседания Художественного совета «Всекохудожника», сохранившиеся чудом в архиве А.И. Морозова. Протокол № 3 от 15 марта 1936 года проносит сквозь годы оценки видных советских живописцев. «С.В.Герасимов: «Мы встретились с интересным художником живописцем... Художник совершенно новый и с какими-то новыми глазами ... Живописец сильный, интересный. Тов. Бескин - Я лично хотел бы видеть все работы Морозова. Мы впервые широко видим этого нового для нас художника. Тов. Богородский – Я хотел сказать, что этот художник Морозов очень приятное явление на нашем фоне потому, что этот художник говорит ясным, непосредственным органическим языком. Его живопись органична. Это такая живопись, о которой мы все мечтаем, думаем и говорим. И думаю, к этому Московская школа сейчас и ведет. Мы сейчас все говорим об органическом впечатлении, о состоянии вещей. У Морозова как раз это и есть. Каждое полотно говорит у него о состоянии природы. У него есть и известный элемент романтики, сеть своеобразное, органическое толкование любимою явления природы. Это художник и, кроме того, он простой, ясный поэт. Я считаю, что все эти представленные вещи нужно, конечно, принять. Они выше обычного состояния. Этого автора я знаю, у него есть мелкие пейзажи. Очень хорошие. Это те пейзажи, перед которыми хороший художник сложит шпагу своей полемики. Это органический, талантливый живописец, простого непосредственного чувства. Я предлагаю отнестись к этому художнику более внимательно. Тов. Перельман – ...Морозов – это очень интересное и большое явление. И очень важно было бы рекомендовать Всекохудожнику организовать его выставочный показ ... и как следует поговорить о нем. Это было бы ему очень полезно, потому, что рядом с исключительыми данными, которыми он обладает, правильно указывали на некоторые вредные тенденции, но в целом это такое интересное явление, что надо, надо организовывать выставку. Тут имеется вопрос – чей Вы ученик Морозов?

- Ильи Ивановича Машкова.

- А как у Вас насчет людей?

Т.Морозов: Сейчас не делаю потому, что у меня условия плохие. У меня ужасные квартирные условия и мне приходится очень туго, трудно работать ... Дома работать не могу ... работаю я на чердаках. Это чрезвычайно затрудняет меня. Есть и портреты, но мне приходится воздерживаться от портретов в силу таких обстоятельств».

А.И. Морозова и хвалили, и ругали: не нравился темный колорит, обилие серого цвета. Так в 1937 году очень бурно проходило заседание Художественного совета о работе Александра Ивановича «Буксир в затоне». Дейнеке не нравился грязно-серый снег на берегу Волги, темные трубы баржи. Морозову предлагали учесть замечания, что-то поправить и работе, на что автор ответил: «Я должен сказать, что переделывать не буду. Я всегда делаю с натуры. Как она получилась, так она и останется. Я могу принести и другие вещи, а поправлять я не буду. У меня если недостаток есть, так он так и остается.

Т.Дейнека - Какое же время Вы писали этот большой холст?

Т.Морозов - Я писал четыре часа. Я всегда так делаю.

Т.Дейнека - Нельзя с натуры четыре часа писать. Здесь меняются все цвета. В серую погоду можно один час писать.

Т.Морозов - В серую погоду можно писать целый день. Конечно это зависит от человека. Если я утром начну, то буду писать до вечера».

Работа не была принята. А позже неоднократно экспонировалась на выставках, всякий раз поражала мощной живописью, силой изобразительного языка, монументальностью и точно угаданным и переданным мрачным настроением целой эпохи. Сейчас эта работа - одна из ценнейших в музейном собрании. Она входит в серию, посвященную Волге, создававшуюся в 1936-38 гг. в Кинешме. Морозов в эти годы писал баржи, их темную, обветренную, тысячи раз обмытую дождями обшивку, их грузную массу. Все работы очень большие по размеру. но написаны в один сеанс – «Утро на Волге», «Вид на Кинешму», «В Кинешме», «На речке Темпе», «Моросит», «Облачный день на Волге». Волжская серия – одна из лучших Морозовских серий. Она была представлена на второй персональной выставке, которая открылась 18 апреля 1939 года в выставочном зале МОСХа. Выставка снова привлекла внимание художественной общественности. В газете «Советское искусство» появилась статья М.С. Сарьяна, который писал: «Молодой пейзажист А. Морозов – поэт природы. У него трепетное восприятие мира, живая, очень индивидуальная свежесть впечатлений, вкус к живой натуре. У него есть свой взгляд на природу, свое самобытное отношение к ней. Образы родного пейзажа, передаваемые пейзажистом, художественно убедительны».

Однако, несмотря на несомненные успехи, на интерес, который проявляли зрители и коллеги, Морозов не имел широкого признания и объективной оценки. Его обвиняли в том, что у него не было «направления в искусстве». Но Морозов упрямо и настойчиво продолжал писать так, как хотел и что хотел - излюбленные мотивы Масловки, Петровскою парка, подмосковные деревни Нахабино, Желябино.

В 1941 году А.И. Морозов с группой художников был эвакуирован в Самарканд. Через год заболел тропической малярией и вернулся в Москву. В дороге у него пропали все документы. В Москве была карточная система. Без документов не прописывали. Обратился в Художественный фонд. С ним разговаривал Николай Козлов. «Он мне сказал, - пишет в своих воспоминаниях Александр Иванович, – зачем ты приехал, ты плохой художник, ходатайствовать тебе о прописке не будем, уезжай обратно». Очень долго питался травой подорожника, лебедой. У меня было много столярного клея, пришлось его варить и кушать без хлеба этот холодец. На одном заводе я оформлял стенды, писал лозунги, плакаты. Здесь ко мне очень чутко относились и только благодаря им, их помощи я смог прописаться и стал получать карточки. Так я остался в Москве».

В военное время он написал большую картину «Разгром вражеского аэродрома». Работа экспонировалась на выставке в Доме Красной Армии. А Морозов вернулся к московским пейзажам: «Театральный проезд», «Кремль», «Москворецкая набережная», «Красная площадь».

В 1943 году на выставке московских художников А.И. Морозов выставляет 47 работ 1938-53 гг.

«Пейзажи А. Морозова,- писала о них газета «Литература и искусство» 13 ноября 1943г., – явление интересное. Его творческому методу, пусть спорному в понимании колорита, нельзя отказать в здоровом начале. Из общения со среднерусской природой, с пространствами Волги и непроходимыми чашами лесов он вынес сильные и своеобразные впечатления. С импульсивным темпераментом он переносит их на свои широко написанные полотна. Его увлекают резкие контрасты света и тени: затемненная земля и светлые облака, темные силуэты зданий и башен, вздымающиеся в жемчужную высь, черные профили барж и причалов, врезающиеся в свинцовую гладь реки. Свое чувство Морозов стремится высказать полным голосом в простых, сильных, хоть и грубоватых формах. Задушевнее звучат другие полотна с тонкой градацией валеров, где пейзаж тонет в морозной или туманной дымке».

Москва, которая вошла в его жизнь как большая и трудная любовь, менялась на глазах: появлялись новые здания, площади, расширялись улицы. Менялось и восприятие художника. Он ищет новые световые и пространственные решения, иные художественные средства и методы, развивающие почерк художника. Появляется серия работ, созданных в Северном и Южном речных портах, в Химках.

Новые московские серии сразу попали на выставки, в том числе и на персональную 1452 года в зале МОСХа. Произведения Александра Ивановича можно было видеть на республиканских, союзных и персональных московских выставках.

В эти годы А.И. Морозов получил признание не только среди многочисленных зрителей, но и в художественной среде. В 1969 году ему было присвоено звание заслуженного художника РСФСР, в 1979 году за серию пейзажей «Родные мотивы» он стал Лауреатом Государственной премии им. И.Е. Репина, а в 1992 году в год своего 90-летия А.И. Морозов получил звание народного художника России.

Если человеку Бог дал талант, он обычно талантлив во всем. Александр Иванович был прекрасным рассказчиком. Слушая его рассказы о жизни, можно было смеяться и плакать одновременно. Юмор и печаль звучали в его голосе, интонации, когда он говорил о себе. Он мог с юмором рассказывать о грустных и горьких днях своей жизни. На аудиокассетах, сохранившихся благодаря кинорежиссеру В. Орехову - голос художника, его характерный ивановский говор, самобытная речь. Однажды Александр Иванович сказал: «Я всегда был Сашка Морозов, таким и остался».

Жил он одиноко, хотя знакомых было очень много. Семью ему заменили вороны Варька и Кара, курица Фарнарина, жившие в разное время сова, лиса, кошки, собачка, которых он находил больными, выхаживал, кормил, да так они и поселялись у него во дворе, мастерской, на квартире. Не случайно С.Т. Коненков, также трепетно оберегавший все живые существа, на деревянной скульптуре, подаренной Морозову, написал: «Дорогому Александру Ивановичу - Замечательному художнику, покровителю всего живого на земле – птиц, растений и всяких тварей. 1971г.».

Мастерская на Масловке, а потом квартира на Верхней Сыромятнической была заполнена пышными растениями, за которыми он любовно ухаживал - филадендрон с резными листьями, монстера орнаментальная, пальма финиковая, кактус (опунция), драчены... В садике под окнами много посажено деревьев.

Любовью на всю жизнь для Александра Ивановича остался балет. Начиная с 30-х гг. он участвовал в самодеятельном коллективе художников. Самое деятельное участие он принимал в сатирико-эстрадных вечерах этого коллектива. Его номер начинался с пародии на известный портрет О.В. Лепешинской работы А.М. Герасимова.

На затемненной стене ставилась большая золотая рама, в которой в балетной пачке и речевом трико, на пуантах (балетный костюм Морозова, сшитый своими руками сохранился) он становился в позу, изображенную на портрете. Вспыхивал свет и в течение минуты он стоял не шевелясь. Пародия была настолько удачной, что зал всегда бурно аплодировал. Наконец, за сценой звучала мелодия Чайковского из балета «Лебединое озеро» и, к удивлению зрителей, Морозов профессионально танцевал.

Сатирические обозрения были очень боевыми, острыми и пользовались исключительным успехом. А о выступлении Морозова зрители говорили: «Это была пальма всего вечера». Участвующие в капустнике художники советовали Морозову танцевать более карикатурно и грубо. На что однажды Ираклий Андронников сказал Морозову: «Не надо карикатуру, делайте так как вы умеете. Вы же можете, и это будет интересно. И не слушайте, пожалуйста, никого».

Артистические способности Александр Иванович унаследовал от матери. Ему великолепно удавалась пантомима. Он прекрасно изображал женщину, то лузгающую семечки, то занятую штопаньем чулок, мог изобразить, как ползает черепаха. Участие в самодеятельности давало ему возможность проявить свои разносторонние способности в музыке, танце, пантомиме.

Он также прекрасно играл на балалайке и гитаре русскую народную и классическую музыку.

Несмотря на возраст Александр Иванович много работал. Он говорил, что день прожитый без карандаша и кисти, был для него безвозвратно потерянным. В квартире на Верхней Сыромятнической углем исписаны все стены. Эти рисунки будут сохранены.

Последний рисунок был сделан художником 7 февраля 1997 года. Несколько штрихов опытной руки на листе бумаги - образ русской деревни. В день его 95-летия 15 марта, как обычно, в квартире собрались близкие ему люди. Александр Иванович принимал поздравления, был оживлен, рассказывал о себе, пел...

В последние годы Александр Иванович часто вслух рассуждал о прожитой жизни. Иногда резко критиковал свое творчество, иногда с гордостью показывал мне свои работы - «Это все я сделал».

В 1992 году в Иванове, проходя по залам музея, где посетители знакомились с творчеством Александра Ивановича, он с иронией сказал: «Народного дали, а мне не надо. Я всегда знал, что я народный». Но не смотря на иронию, он очень гордился этим званием.

Александр Иванович пришел в этот мир, чтобы сказать нам что-то очень важное. И он сказал.

Библиография

• 1. ГАИО - Отчеты о работе Иваново-Вознесенской рисовальной школы 1915-16 гг. Экзаменационные списки Иваново-Вознесенской рисовальной школы 1915-16 гг. ф. 183.оп.1, д.10, 16, 18, 110, 112, 122
• 2. Научный архив музея А.И. Морозова:
• а) Рукопись А.И. Морозов: «Сам о себе»
• б) Протоколы заседаний художественного совета «Всекохудожник» от 15 марта 1936 г., от 15 июля 1937 г.
• в) Стенограммы творческого вечера художника А.И. Морозова 5.02.1952 г., 14.11.1963г.
• г) Документы А.И. Морозова по учебе и работе в Иваново-Вознесенске 1913-22 гг.
• д) Документы А.И. Морозова по учебе и работе в Москве 1922-97 гг.
• е) Живопись и графика А.И. Морозова - фонд ИОХМ
• ж) Фонд аудио- и видеозаписей А.И. Морозова
• 3. В.И. Костин. А.И. Морозов. - М.: «Советский художник», 1969.

Copyright © 2002 г. Музей народного художника России А.И. Морозова